Виктория Шевцова родом из Лунинца — и сейчас открывает во Флориде собственную научную лабораторию, чтобы исследовать наноматериалы и их применение в различных сферах. Перед этим 35-летняя беларуска прошла долгий путь — от БГУ до колледжа в Лондоне, Оксфорда и Стэнфорда. «Зеркало» поговорило с ней о впечатляющем карьерном росте, амбициях и зарплатах в науке.
Прямо сейчас Виктория набирает в свою команду аспирантов и постдоков. Узнать детали и подать заявку можно по ссылке.
«Физика очень похожа на магию»
Наука интересовала Викторию еще в школе: девочке нравились и физика, и математика, и биология. Больше всего привлекали именно эксперименты и возможность исследовать все самой. После седьмого класса школьница решила попробовать свои силы и поступить в Лунинецкий лицей — туда набирали для обучения с 8-го по 11-й классы. Она успешно сдала экзамены и поступила на физмат.
— Это было так интересно! Меня всегда привлекала физика, потому что (может, странное сравнение) она похожа на магию. Но только существует, — рассказывает собеседница и добавляет, что особенно ей запомнился учитель Валентин Шагун. — Просто замечательный физик, из-за которого у меня вырос интерес к лицею.
Сложностей в вопросе, что делать после школы, у Виктории не возникло. Интересовала наука и электроника — абитуриентка выбрала БГУ, факультет радиофизики и компьютерных технологий.
— Первые два года, когда я училась, программа практически не отличалась от физфака. Но после началось больше программирования и заточки на электронику, — рассказывает беларуска. — Это дало запасной вариант: если вдруг что, можно программистом работать. Так как меня не отпускал вопрос, каким образом зарабатывать деньги.
О выборе вуза исследовательница не пожалела. Четыре года учебы, знакомства с преподавателями и сейчас вспоминает с восторгом.
— На четвертом курсе познакомилась с профессором, который вел физику приборов. И тогда у меня глаза открылись: какого уровня люди у нас науку делают! — говорит она. — К тому же факультет сотрудничал с «Интегралом», и в доступе у студентов была кремниевая линия (производственная линия для изготовления кремнийсодержащих продуктов. — Прим. ред.). Оказалось очень интересно наконец-то дотронуться собственными руками до настоящей электроники. Мы делали несколько проектов в лаборатории, часть была связана с солнечными элементами.
«Переезжать из Беларуси в Лондон очень сложно финансово»
В БГУ будущая ученая осталась и после выпуска — решила пойти в магистратуру и продолжить заниматься солнечными элементами. Одним из аргументов в пользу столичного вуза стала бесплатная учеба. К тому же на тот момент Виктория еще не так хорошо знала английский, чтобы учиться за рубежом. Но идею не забросила. Поэтому еще в магистратуре стала подыскивать место, чтобы получить в Европе PhD — это международная ученая степень доктора наук.
— Я обращалась к большому количеству профессоров напрямую и спрашивала, есть ли у них позиция в аспирантуру. Писала и в Нидерланды, и во Францию, и в Австралию, и в Великобританию. Выбирала тех, кто интересуется плазмоникой (область науки, изучающая взаимодействие света с колебаниями электронов (плазмонами) на поверхности металлов и полупроводников. — Прим. ред.). Я же в БГУ занималась солнечными элементами с плазменными наночастицами, и мне эта тема очень понравилась, — рассказывает она. — В итоге мне ответил профессор Стефан Майер из Имперского колледжа Лондона, к которому я мечтала попасть. Но он попросил написать через три месяца. Я так и сделала. А потом писала еще и еще. Наверное, всего отправила писем 30, не преувеличиваю. Потому что каждому профессору в день их приходит порядка 50−100, и очень важно писать постоянно.
Виктории повезло — у Майера как раз было финансирование, чтобы работать с аспирантами. Но такая возможность есть не всегда, объясняет она, и именно поэтому важно писать заранее. Дело в том, что под каждого человека в европейских вузах должны быть средства, и нередко ученые ищут их самостоятельно. Для того чтобы взять аспиранта, нужно найти дополнительные деньги на его зарплату и необходимое оборудование.
— За аспирантуру ты, как правило, ничего не платишь, это реально научная работа. Присоединяешься к большой команде, определенному проекту — и вперед, — рассказывает беларуска. — Поэтому, когда мне сказали, что есть финансирование и будет замечательная возможность поработать с графеном (модификация углерода. — Прим. ред.), на тот момент это был новый материал, я пришла в восторг.
Сначала беларуску взяли в аспирантуру условно — для окончательного зачисления средний балл после магистратуры должен был быть выше, чем девять по десятибалльной шкале. С этой задачей студентка справилась — и в октябре 2013-го получила подтверждение, что ее берут.
— Я очень этого хотела, но, честно говоря, в тот момент запаниковала, — признается она. — Потому что переезжать из Беларуси в Лондон очень сложно финансово. Я родом из маленького города, родители в разводе, и мама нас (меня и брата) поднимала сама. А тут нужна тысяча долларов на переезд. Начала спрашивать у всех своих друзей: «Что делать? Надо ехать, а нет средств». Тогда очень повезло — ребята копили на машину и просто дружно дали эти деньги мне. Так я полетела в Лондон.
Первым делом в Великобритании Виктория начала искать работу, чтобы вернуть друзьям долг. Уже будучи аспиранткой, подрабатывала в ночном клубе по выходным — встречала посетителей. Через какое-то время начала преподавать на факультете физики и смогла сосредоточиться только на науке.
— Все три с половиной года в колледже было очень весело, — вспоминает она. — Мне очень повезло, потому что исследовательская группа Стефана Майера оказалась фантастической (сейчас он переехал в Австралию). Очень дружный коллектив, человек 45−50. Хотя отношение к аспирантам все равно как к студентам, им много что прощается. Но позиция замечательная — ты занимаешься наукой. В колледже мы изучали графен — способ его получения открыли Андрей Гейм и Константин Новоселов (уроженцы России, переехавшие в Великобританию. — Прим. ред.), за что получили Нобелевскую премию. Он казался перспективным направлением, в которое вкладывали деньги.
Почему это стало таким большим открытием? С точки зрения термодинамики считалось, что графен не может существовать в принципе, потому что это нестабильный вариант материала. То есть он должен саморазрушиться или свернуться в нанотрубку. Для нас было любопытно, что материал может поглощать свет очень большого диапазона. Например, камера в телефоне поглощает свет с помощью кремния, но он не способен «впитывать» слишком красный свет. А графен это делает. Поэтому он так и интересен. Например, для интернет-коммуникаций (большая их часть идет с красным светом). И в своей диссертации я исследовала, как и за счет чего этот материал поглощает свет.
«Научно-исследовательская группа сама покупает все оборудование»
Получив заветную степень PhD (и возможность называть себя «докторкой»), Виктория снова задумалась, как быть дальше.
— Студенты аспирантуры — маятники, они до последнего не знают, останутся в науке или уйдут. Это стандартная дилемма, — признается она. — В Лондоне возникало много интересных стартапов, и я очень хотела присоединиться. Когда заканчивала аспирантуру, проходила интервью (речь о собеседованиях. — Прим. ред.) в разные места. И в одном из них мне даже предложили работу. Но потом — я прошла в Оксфорд.
Беларуской заинтересовались в команде Джейме Уорнера на факультете материаловедения в Оксфорде — одном из лучших университетов Великобритании и всего мира.
— Он очень хотел взять меня к себе, потому что я четко понимала, как работает физика в наноматериалах, — подчеркивает собеседница. — А когда ты знаешь эти принципы, то можешь создать что-то очень интересное. Мне тоже понравилась эта позиция, потому что у Джейме достаточно уникальная лаборатория, они сами растят все материалы. Первый раз такое увидела. В общем, меня просто разрывало между двумя опциями: то ли присоединиться к стартапу, то ли пойти в Оксфорд. Но решила — будет Оксфорд.
Первые дни в новом университете (а это был 2018 год) вызывали смешанные чувства, признается Виктория. С одной стороны, факт работы в таком историческом месте очень воодушевлял. С другой — ожидания несколько отличались от реальности. Дело в том, что лаборатория в Оксфорде оказалась меньше, чем представляла собеседница.
— В колледже у нас был доступ к огромному количеству разных систем и так далее. А в Оксфорде — они свои, но намного меньше лазерных установок, — говорит беларуска. — Уже потом я поняла — это стандартная ситуация в науке. Дело в том, что научно-исследовательская группа сама покупает все оборудование на финансирование, которое выигрывает у правительства. И, конечно, в результате у одной лаборатории обычно не так много всего.
Команда, к которой присоединилась Виктория, занималась поиском и разработкой материалов, которые будут полезны для наноэлектроники.
— Я очень благодарна Джейме, что он расширил мою любознательность, — рассказывает беларуска. — Например, мы исследовали материал, поглощающая способность которого очень похожа на кремний. Из него я пыталась сделать фотодетектор, но оказалось — он негоден. Однако я заметила, что этот материал мог менять структуру под действием лазерного излучения. В Оксфорде, в отличие от колледжа, были очень крутые электронные микроскопы. И когда я увидела, что лазер меняет свойства материала, быстренько сделала приборы для просвечивающего электронного микроскопа, и мы начали смотреть на него на атомном уровне. В результате получился интересный проект. Мы даже не ожидали таких открытий.
«Принцип подачи резюме похож на переход в клубы в футболе»
Следующим местом работы беларуски стал Стэнфордский университет в США. Причин для переезда на другой континент было несколько. Во-первых, ученая давно мечтала пожить в Штатах. Во-вторых, очень хотела поработать в американском университете. Все дело в том, объясняет она, что в разных регионах наукой занимаются по-разному.
— Это сродни искусству, когда художники переезжают, например, из итальянской школы во французскую, чтобы научиться разным техникам. У нас точно так же, — объясняет она. — Профессор, с которым я работала в аспирантуре, получал ее в Калтехе. Это Калифорнийский технологический университет, который находится в Пасадине, неподалеку от Лос-Анджелеса. И у меня было стойкое подозрение, что науку в Америке делают по-другому. Поэтому очень хотела получить этот опыт.
Еще в Оксфордском университете Виктория начала искать позиции в Америке. Выбирала между Mассачусетским технологическим институтом, Стэнфордским и Калифорнийским технологическим университетами. Но здесь появился нюанс: оказалось, что они не берут на работу просто так. Сначала нужно найти грант, из которого новому сотруднику будут платить зарплату, объясняет собеседница. Она написала две заявки для работы с Калтехом и Стэнфордом. И рассудила так: какую одобрят, туда и поедет. Но дальше все пошло не по плану.
— Каким-то образом я выиграла оба гранта. И потом целый месяц страдала и не могла выбрать (смеется). В результате решила, что все-таки поеду в Стэнфорд и буду заниматься нейротехнологиями. А космические паруса, которые хотела исследовать в Калтехе, подождут, — говорит беларуска. — И вот когда после ковида более-менее открылись границы, в декабре 2020-го я переехала. Правильное ли это было решение? Никогда не узнаешь. Но получилось так.
За время работы в Стэнфорде Виктория сменила несколько проектов. Ведущий профессор, с которым она начинала работать, вскоре закрыл лабораторию — мужчина тяжело переболел ковидом, и у него развились осложнения. Поэтому собеседница перешла в команду, которая разбиралась, как записывать нейронную активность с помощью лазера.
— На протяжении двух лет мы развивали эту тему, получили достаточно интересные результаты. А потом закончились деньги, так как из-за ковида закрылось финансирование на какой-то период, — продолжает она. — Тогда я начала работать с командой над приборами для восстановления зрения. С этой разработкой мы даже попали в новости. Последний год занималась изучением приборов для создания квантового состояния наноматериалов. Потом (возможно, мы еще не знаем точно) они смогут применяться для оптических кубитов (фотоны, используемые как единицы информации в квантовых вычислениях. — Прим. ред.) в квантовом процессе.
Спустя несколько лет после получения докторской степени Виктории пришлось определяться: остается она в науке, становится профессоркой или уходит в коммерческую сферу. Но продолжать исследования тоже оказалось не так просто: дело в том, что чем лучше ученый, тем дороже он обходится университету. И тем выше требования.
— Так как мы сами покупаем оборудование, это значит, что университет в тебя инвестирует. Потому что у каждого профессора лаборатория стоит по-разному. У некоторых моих друзей-профессоров, которые занимаются сверхбыстрыми лазерами, — по два миллиона долларов. То есть университет должен иметь такую сумму, чтобы нанять этого человека на работу, — объясняет она. — Принцип подачи резюме похож на переход футболистов между клубами. С сентября до примерно января открывается «трансферное окно». И ты начинаешь рассылать весь пакет (портфолио, исследовательскую программу на ближайшие 5−10 лет) во все университеты, у кого есть финансирование. Потом тебя приглашают на интервью и могут предложить работу. Или не предложить. Обычно люди подаются в два-три места, чтобы найти университет, где и есть все нужные условия, и который заинтересован в тебе.
Так как Виктория хотела дорасти до профессорки, еще два года назад она стала рассылать свое резюме в вузы. И вот ей ответил Университет центральной Флориды, что в городе Орландо. Это сразу привлекло внимание беларуски. Во-первых, недалеко NASA, оборонительный комплекс, с которыми можно работать, а при университете есть своя больница. Во-вторых, довольно близко институт нейробиологии Макса Планка.
— Интервью идут несколько дней. Ты проходишь первый этап, второй, а потом приглашают посетить сам университет. Там тоже несколько дней к тебе присматриваются. Обычно за это время встречаешься с 20−30 людьми. Мне очень понравился коллектив. И поэтому я решила: круто, едем, — вспоминает беларуска. — Я начинаю строить свою лабораторию, мы покупаем собственное оборудование. И естественно, ищу аспирантов. Сейчас у меня целая научная программа, в ней несколько тем. Одна отрасль — это изучение фундаментальных свойств наноматериалов, потому что мне очень нравится находить интересные их примеры с уникальными свойствами и потом на их основе делать наноэлектронику. Вторая отрасль — это приложение этих наноматериалов к оптоэлектронике и плазмоника, которую я очень люблю. И третье направление — использование новых материалов и новой наноэлектроники для записывания биоэлектрических, биологических сигналов. В частности, здесь сотрудничество идет с нейрохирургами и так далее. То есть программа очень большая, а как она будет развиваться — зависит от финансирования.
Во Флориду Виктория переехала в нынешнем году, а на профессорскую должность пришла в сентябре. Вместе с повышением выросла и зарплата. Так, уточняет собеседница, в США аспиранты работают за достаточно небольшие деньги, ниже среднего. После получения PhD годовой оклад становится выше среднего и достигает 65 тысяч долларов, может дойти и до 90 тысяч. Правда, нужно учитывать, что из этих денег чаще всего выплачивают кредиты за учебу.
— У меня есть друзья, которые окончили Стэнфорд — и у людей долги по 300 тысяч долларов. Просто представляете, вам всего лишь 25, и уже должны такую сумму, — отмечает она.
«Вероятность остаться профессором в Стэнфорде — 20−25%»
Весь путь, о котором мы рассказали выше, Виктория прошла к 35 годам. Признается: радость за свой успех все это время шла вместе с синдромом самозванца.
— В том же Стэнфорде, в Оксфорде все время казалось, что ты как будто не принадлежишь к этому месту. Очень странное ощущение. Вроде бы как добилась всего своими трудами, но в голове такой негативный голос: «Это повезло», — делится беларуска. — Но я вынесла главный урок: нужно всегда верить в себя. Даже если есть внутренний голос: «Сиди на скамейке сзади, не высовывайся, чего ты там руку тянешь». Потому что, когда я переезжала в Лондон, знакомые говорили: «Ой, а чего ты поедешь, это так страшно, тяжело» и так далее. И точно такие же слова были, когда я переезжала в США. В общем, всегда найдутся люди, которые скажут: «Не надо этого делать». Важно научиться прислушиваться к себе, себя поддержать и не сдаваться. В этом очень помогла мама. Еще когда мне предложили работу в Лондоне, она сразу сказала: «Конечно, поезжай, что ты тут переживаешь? Давай, вперед». И она, и брат всегда поддерживают меня во всех сумасшедших идеях.
Ученая отмечает: из ее истории может показаться, как будто все давалось легко. Но на деле это не совсем так. Она уверяет, что проблемы были всегда, едва ли не на каждом повороте.
— Но у всех сложности в жизни. Поэтому лучше уж тогда дерзать и пробовать, ведь всегда будет тяжело, чем бы ты ни занимался, — уверена Виктория. — Вот сейчас у меня новое место, будет своя лаборатория. Более взрослые коллеги говорят, что наконец-то настоящая карьера начнется. Это же все очень интересно. Но быть профессоркой в Америке — удивительная работа. Конечно, мы ведем занятия в университете, читаем лекции. Но моя основная работа заключается в построении исследовательской лаборатории и непосредственно занятии наукой. В элитных университетах (Гарвард, Стэнфорд) очень жестокие требования. Дается пять лет, за которые ты должен показать, что начал совершенно новую, достаточно уникальную ветвь науки. И по результатам этих пяти лет очень часто людей увольняют, вероятность остаться — 20−25%. В моем университете все не так жестко, но требования тоже очень высокие: нужно доказать, что мы способны выигрывать исследовательские гранты, что у нас высокие показатели в плане публикаций, участия в конференциях.
Что касается амбиций и мечтаний о достижениях, то без этого никак, уверяет Виктория. Все, кто занимаются наукой, считает она, хотят после себя оставить определенное наследие. Хотя для женщин это часто может быть сложнее, добавляет беларуска.
— Например, мне пришлось (как и многим абициозным женщинам) учиться разговаривать как мужчина. Есть так называемый man language (мужской язык. — Прим. ред.), который существует в бизнесе. И ты учишься разговаривать так, чтобы тебя воспринимали всерьез, — говорит профессорка. — Мне в Оксфорде говорили коллеги-мужчины, что я не смогу стать профессором, потому что слишком симпатичная и хорошо отношусь к людям.
К тому же женщинам часто приходится выбирать между карьерой в науке и личной жизнью, продолжает собеседница. Во-первых, потому что «многие мужчины боятся встречаться с успешными женщинами». Во-вторых, по опыту Виктории, многие мужчины в Штатах рассчитывают, что именно супруга будет уделять больше времени детям.
— Меня всегда это возмущало. Почему женщина должна жертвовать своими интересами и амбициями? — задает она риторический вопрос. — Но, к счастью, мужчины сейчас намного более заинтересованы в семейной жизни, чем раньше. И это очень помогает женщинам тоже уходить в науку. Потому что в декрете ты сильно отстаешь от своих конкурентов. Порой вижу, что парни с парнями предпочитают работать, и у них выходит больше совместных статей. Поэтому бывает такое, что порой тебя не включают. Но здесь надо быть активной и самой защищать свои интересы.
А вот к премиям в научном мире Виктория относится спокойнее:
— Все они, особенно Нобелевская, часто весьма рандомные и местами политизированные. Конечно, мы все хотим, чтобы наши достижения были признаны. Но это не только премии. Один из видов признания достижений — включение в профессиональное сообщество. Как в Беларуси Академия наук, так и здесь, в Америке, есть своя. Туда попадают состоявшиеся профессоры, проработавшие в этой должности лет 30−40. И, конечно, хотелось бы, чтобы профессиональное сообщество также признало меня, мой вклад. Но даже сейчас я очень благодарна судьбе за такие возможности. Главное — стучаться во все двери.
